Даль летящая. Перелески.
Поле ровное — синь-трава.
Глубь озер, как глаза невесты,
Глянешь — кружится голова.

Поезд катится, солнце прячется,
Неизвестное вдаль манит.
Может быть, меня кто-то хватится,
Пусть хоть в памяти сохранит.

Дали дальние, мысли тайные,
Рассказать их кому я смог!
Судьбы тихие и скандальные .
На развилках путей-дорог.

Лица новые, незнакомые.
Новостроек гудящий рой.
Укатил из родного дома я,
И вернусь ли опять домой?

Распускаются зори синие.
Колосятся вокруг хлеба.
Ну, скажи ты мне, мать Россия,
Сколько стоит моя судьба?..

Сквозь темное стекло,
Взглянув на белый жар,
Я в нем увидел
Мощное вращенье, —
Металл кипел,
Гудел железный пар,
Торжествовала сила превращенья
Над грудами наваленных кусков.
И вот уже,
Корежась и ломаясь,
Меняя сотни красок и цветов,
Они теряют форму, растворяясь
В кипящих реках
Бесподобных сил.
Я думал:
Где начало этим рекам?!
И восхищенно взгляд поворотил
К склоненному над пультом
Человеку.

Прокатный цех не храм, —
В нем дым не пахнет ладаном.
А, может быть,
Припахивает адом он,
Но я об этом
Не берусь судить.
Коль решено,
Что нет загробной жизни,
А мы во славу трудимся Отчизны,
Приходится в земном аду служить.
Прокатчики мне кажутся святыми.
Над блюмингами, жаром налитыми,
Над грохотом пылающих листов,
Над звоном
Потом смазанных рольгангов
Они стоят средь цеха как Титаны,
Равняясь силой с силою Богов.

…Я вспоминаю жизнь свою,
Случалось всяко мне,
Но легче все же, чем в бою,
Не так, как на войне.

И в Майский День я водку пью,
И к Стеле прихожу,
Ищу фамилию свою
И сквозь нее гляжу.

Не знаю, родственник ли мне
Однофамилец мой,
Но кто б он ни был, для меня
Он все равно родной.

И застилает мне глаза
Негорькая слеза, —
Событья тех суровых дней,
Как дальняя гроза.

И я представить лишь могу, —
Горит земной предел,
И на обугленном снегу
Пунктиры мертвых тел.

Но я завидую бойцам,
Что были на войне,
И братьям старшим, и отцам,
Крещенным в том огне.
У них была святая цель –
Идти и одолеть,
И за Отчизну, коль судьба,
Достойно умереть...

Погибшим жалость не нужна,
Здесь каждому свое.
Война на то ведь и война,
Чтоб выиграть ее...

Я думаю, когда стою
У Стелы, глядя вдаль,
Что упоения в бою
Не испытал, и жаль...

...Как призраки, кружась и мельтеша,
Сполохи красок вьются предо мной.
Открой себя, безумная душа,
Исполненная творческой тоской.

Добраться как до сокровенных чувств –
До глубины? Что ноет, что болит?
Коснется ль светлый ангел грешных уст,
Иль дьявол жалом сердце поразит?

Поймешь ли сквозь бессчетные гробы,
Что мир живой тебе принадлежит,
Что лишь через трагедию судьбы
Путь к красоте таинственной лежит?..

Блажен, кто смог по жизни пронести
Свечу Любви и Веру уберег,
И Белые одежды на пути
Не запятнал... И душу принял Бог.

Застенчивый чудак с улыбкой Дон-Кихота,
Стремясь больную мысль за шахматной доской
Игрою укротить, уйти,как от цейтнота,
Упрятать в алкоголь, разбавленный тоской.

Философ и поэт. Всей мудростью столетий
Хотел соединить и смерть, и бытие.
Он истину искал при полуденном свете,
Фонарик свой включив.
Нашел ли он ее?..

Ну что ты трепещешь листвою, осина, —
Так солнечно, нет ветерка ниоткуда, —
Ты ропщешь, что предавший Божьего Сына,
На ветке твоей удавился Иуда.

По совести вышло, не мог он иначе, —
В пути не попались ни дуб, ни береза,
И он осквернил на века тебя, значит, —
Судьба, а судьба — это штука серьезная.

И ты не ропщи, — не великое худо...
Ведь если б ты знала, как сердце хлопочет,
Когда в нем ютится предатель иуда,
Грешит себе, но удавиться не хочет

Поэты, не справляйте юбилеев,
Ей богу же, на вас смешно смотреть,
Когда вы, пяля старческую шею,
Пытаетесь, как в юности, шуметь.

До тридцати поэтом быть почетно,
А после тридцати, конечно, срам.
Дай Бог, в своей эпохе быть урочным,
Еще живым не превратиться в хлам.

Изображать не надо роль Пьеро
Иль Арлекина в старой клоунаде.
Есть крест один — бумага и перо, —
Во имя слова, но не славы ради.
Кто всей земли седую горечь пьет
И верит в жизнь, и любит, ненавидя,
Тот времени в угоду не поет, —
Взрывает, и грядущее предвидит.

Кончается, как ни печально,
Эпоха бумаги и перьев.
Далекий потомок, случайно,
Прочтет мое стихотворенье

В истлевшей от времени книжке,
У старенького антиквара.
Такой остроумный парнишка,
С душой и со взглядом радара.

И что-то родное услышав
В замшелых моих откровеньях,
Он первый свой опус напишет
На чистой странице дисплея.

Он будет творить на экране,
Забыв про бумагу и перья,
В компьютерном зыбком тумане
Искать свои стихотворенья.
Пусть будет метафора новой
И тоньше, чем наши, сравненья, —
Все тем же останется Слово
В бессмертном огне вдохновенья.

... Покуда смертньм людям светит солнце,
Меня пугать могилою не надо,
Ведь, если Человечество спасется,
Спасусь и я, и в том моя отрада.

Мне снился сон: бетонное шоссе,
Что через всю планету пролегало.
Я мчался вдаль по встречной полосе –
Остановиться, — силы не хватало.

Не слушался послушный прежде руль.
Дорога резво поднималась в гору.
Спидометр мой давно за сотый нуль
Перевалил, — никак не сбавить скорость.

Прилип акселератор к башмаку, —
Не оторвать, — нога давить устала.
Я мчался вдаль к седому перевалу,
Последнему на собственном веку.

Остановилось время за спиной –
Моя судьба, мое земное бремя.
Я мчался вдаль по финишной прямой,
Хватая мне отмеренное время.

Закат в холодном небе полыхал,
И вечный Кронос — беспощадный Запад
Навстречу мне катил девятый вал,
На гребень встав, как зверь на мощных лапах.

Летели мимо кедры, тополя.
В пунктир сливались камни вдоль обочин.
Вставала бездна, звездами пыля,
И был на ней я весь сосредоточен.

И я не мог поверить, что природа,
Вместившая мне в душу целый мир,
Все мирозданье, смерти лишь в угоду,
Прервать однажды сможет жизни пир.

Быть может, тело — только первый кокон,
Где зреет до поры душа моя,
Которой уготован путь к высокой,
Потусторонней тайне бытия...

Густела ночь. Созвездья с высоты
Навстречу мне летели, словно фары.
За мною следом рушились мосты,
И отвернуть не мог я от удара.

Сознанье возбужденное мое
Туманилось, я приобщался к тайне
На грани той, где смерть и бытие
Переплелись в единое мерцанье...

Я видел сон. Картины прошлых лет
Передо мною кадрами летели.
И думал я, что мне спасенья нет,
Но был туннель и свет в конце туннеля...

В пустынной стороне, где зыбкие барханы
Уходят в горизонт куда ни глянь окрест,
Как желтые горбы верблюжьих караванов,
Качаясь в синеве расплавленных небес.

Подует ветерок и перекати-поле
По знойному песку, как призрак, прошуршит.
И в небе, высоко, орел, скиталец вольный,
Прочертит зряшный круг и снова улетит.

Скользнет ли где змея, иль ящерица прыснет, —
Ничто не бросит тень на чуть заметный след.
На чахлых деревцах колючки вместо листьев.
Безмолвие вокруг, на крик ответа нет.

Лишь памяти мираж порой взлетит над нею:
Источник голубой средь зарослей травы
И тень высоких пальм, и тихие аллеи,
И арфы нежный звон, и песни о любви.

Но краток счастья миг. И вновь душа пустыни
Печальную свою мелодию поет, —
Незримые смычки взлетают в небе синем,
Пространство пронизав звучаньем вечных нот.

Когда бы не было огня,
Тогда бы не было меня.
Я это понял у костра,
В тайге, встречая вечера,
Один подолгу я сидел
И в глубину огня глядел.

Там, созидая и круша,
Текли минувшие эпохи,
Там мира бренного душа
Сгорала в прах, я слышал вздохи,
Я слышал древние слова
И первородные созвучья...
В костре сгорали с треском сучья,
И в угли рушились дрова.
Огонь метался и звучал,
И лес окрестный отвечал
На каждый треск, и каждый звук,
Как бы усиливаясь, вдруг
Назад поспешно прилетал.
Костер все больше прогорал,
На груды углей развалясь,
Но искры, весело змеясь,
Вовсю резвились, и вокруг
Большой высвечивался круг.
И над моею головой
Взлетал шатер, — хранитель мой.

Природа дикая окрест
Глядела грозно на меня.
Враждебен был мне темный лес
Во все века и времена.
И, если б не было огня
С начала жизни, с древних эр,
Кто просветил бы здесь меня
Во мраке каменных пещер,
Чтоб смог я в бормотаньи слов
Значенье смысла уловить,
И Слово — выше всех даров –
Лелеять и боготворить...

Душа, — мятущийся костер,
Не твой ли крик пещерой скован,
И оживить ночной простор
Сумеешь ли заветным Словом?
В себя запрятанная днем,
Средь честолюбия и власти,
В стремленье суетном твоем
Живут лишь суетные страсти.
Ты только им подчинена,

Привычным нуждам и тревогам
И слепо веришь, что вольна
Твоя урочная дорога.
Но грянет час, и твой простор
В границы узкие возьмется,
И романтический задор
Усмешкой горькой обернется.
И ты поймешь, как тесен мир,
В нем нет ни воли, ни свободы,
И жизнь всего лишь грешный пир
В стихийном замысле природы.

Скажи, чего же ищешь ты
В огне бездушном и мятежном,
Участья ль тайной красоты,
Согласья правды и надежды?
Или же веришь с древних пор,
С мгновений первого познанья
Что будет вечно твой костер
Гореть в просторах мирозданья?

Пускай горит ночной костер,
И я, — природы вечный странник,
В огонь подкидываю стланик, —
Пусть озаряется простор,
Пусть отступает темнота,
И первые лучи рассвета
Пусть дарят теплые приветы.
Пусть Жизнь спасает Красота!