Человек
Игорь Славин

АНГЕЛ

Небо крыльями накрою...
Что-то сгорбилось, сломилось...
Люди-боли, Вам любовью, Всё дарю.
Зашевелилось...
Псом на горло! Ангел рвётся ...
Режьте крылья! Не даётся ...
И отмаялась душа. Закружилась не спеша,
Завлеклась поганым в дали,
Где пытали и сжигали.
Где блевали и рожали,
Где рождаясь, умирали
И себя осознавали,
И себя обожествляли
Человеческие твари...

Пришло время собирать камни.
Апокалипсис.
Меня нет и я жив.
Я под бомбами и пулями в городах Чечни, я в сгоревших автобусах Израиля, в разрушенных домах
Вефлеема, я теку в пылающих небоскрёбах Нью-Йорка. Я не жертва, я рядом, я СОЛДАТ.
Я солдат всех армий, религий, национальностей, потому что у солдата нет армий, нет религий,
нет национальности.
У Солдата есть приказ.
Я смотрю на истекающую светом пасть могущественного раскалённого шара, грозящего останками
чёрных лучей всадникам, проносящимся между чопорных и дряхлых скал, собирающим жатву
человеческого мяса и мне смешно.
Лопнуло сумрачно-жёлтое облако включённых ламп, обволакивая меня тоской и болезненной грустью.

АФГАНИСТАН.

Руки, я мою Вас, смывая прошлую кровь и она не уходит.
Что-то умерло во мне ещё не рождённое, зачатое и нужное, до боли нужное, до той самой боли ,
что смотрит на меня глазами полевого морга, где лежат привезённые из Джелалабада солдаты и
мне смешно, но я стараюсь сделать печаль формой своей.
И я курю, и зарываю окурок в песок, как учили меня, и я запомню их тела на всю жизнь, но во мне нет сожаления и нет ничего.
Мне равнодушно.
Мне хочется артистически крикнуть и обратить внимание текущих мимо меня вместе со временем,
но я молчу и молчу.
Вчера, нет, неделю назад, нет, я не помню, я вру Вам, всем вру, что я помню, но я с ним ел или
не ел, но он был хороший парень, и я знал его, долго знал, он летел.
Есть такие люди ,они летят, они песня, и их убивают, и его убили, и он просил курить, и дыры
переливались в руках и ногах его.
Песней и флейтой, и он был флейтой, нашей флейтой, мы бинтовали руки и ноги, мы бинтовали
дыры, мы пеленали своего Господа, слышите Вы! Своего Господа!
И он пел, мелодией выплёскивая кровь на наши тела
Я плакал, меня боялись там, в другой жизни, за дверью комнаты, меня было много, и я сильный,
и я плакал.
Я не хотел умирать, я не хотел быть флейтой, я не хотел быть барабаном, ни горном, никем, я
просто хотел быть человеком, обычным человеком, и не хотел идти в горы, я не хотел умирать, и
я знал, что пойду, мне нельзя было не идти.
Страх.
Он уходит, он крадётся по раздавленным глиняным кишлакам и возвращается, и уходит, и снова
возвращается, и он спираль.
Он та спираль, что похожа на время.
СОЛДАТЫ измеряют время страхом.
Когда страх уходит и время ложится в пулемётную ленту - чик - патрон, чик - пуля, тогда
приходит сон, тело выключается, и я сплю, и мне снится курица, жареная курица, и кусочек
торта, и я ем их, ем ...
Я ем еду человека.
Я ем её в мыслях, солдату не положено есть еду человека по настоящему, у солдата есть рацион и
трофеи, трофеи и рацион...
Я ем её сутками, мне нельзя её не есть, без еды мне станет страшно, и горы сломают меня, и не будет
сил идти, и спать по три часа в сутки...
Я ненавижу Вас, люди, я ненавижу всех, я любил Вас, я всё-таки любил Вас, и я помню это.
Мне было легко и страшно потерять любовь, она предала меня и ушла.
Крадутся.
Их много, они крадутся, они пахнут оружием, они с любовью и они все ползут ко мне, ползут по
мне, обтирая о камни любовь к своему Богу и ненависть к моему Богу.
Я сплю, просто сплю.
И я не сплю, не сплю, я - пост, я лежу в яме с водой, дождевой водой и рядом тела ..., тела ...,
тела..., взвод, рота, полк, дивизия, армия, и мы дышим, мы - Солдаты.
Где-то внутри гуляет грань, уставшая, как и я, вымотанная, измученная грань между явью и сном.
Я вижу, всё вижу, теперь бегут крысы, и их много, и они текут серым ковром, надо плеснуть
водой в лицо,
Вот я иду по Вашим городам, и Вы спите тоже, и я теку серым ковром, и вместе со мной течёт
Война.
Я впускаю её в Ваши дома, я вхожу вместе с ней в улицы, и Вы не видите войны, вы видите меня,
я пришёл с ней за плечами, я принёс Вам в подарок смерть.
Я прихожу на кладбище и разговариваю с мёртвыми, я стою солдатским пеплом подле
человеческого пепла, и нас разделяют несколько шагов, и я один из них, я хочу быть одним из
них, я хочу стать хоть кусочком человека, пусть даже обгоревшим.
Я грань, я та грань, что ломаясь и клубясь, хватает живых людей и переносит их по другую, свою
солдатскую сторону, и я остался в ней, и я не перенесён, я иду в её тумане, и хватаю вас руками,
и втягиваю в себя, и вышвыриваю обратно, оставляя на Вас частицы солдата и выпрашивая у вас
взамен молекулы человека.
Лента каравана взрывается, плешивые верблюды, глупые, клочковатые куски мяса падают, падают,
и кричит раненый сержант, и я бегу, меня качает, я тоже верблюд, и я везу на себе судьбу сержанта,
и он материт меня, и ему больно, и он не хочет плакать, и он плачет.
Снимите с меня кожу, поменяйте мне кожу, поменяйте мне плоть, глаза, я не тот, кто я был,
верните мне меня, верните.
И я вижу сон.
Я вижу последний день последней Войны, и танки, и они не должны пройти, и у меня мина, в
моих руках последняя мина, и я иду к мосту, по которому должны пройти танки, большие серые и
зелёные танки, и я понимаю, что у меня всего одна мина и много, много танков, и я уже ползу, я
уже ранен, и я всё же ползу, и я взрываю этот проклятый мост, и взрываю себя, и взрываю танки, все танки к чёртовой матери, у меня приказ, и что-то ещё, я не понимаю что, но я пойму потом - это я устал от войны, я не хотел Войны, даже ценой своей жизни не хотел, но это всё потом.
И госпиталь.
Нет, госпиталь был долго, он был целых двадцать лет в моей жизни, он был после моста, после
взрыва, а я не помнил его, я был без памяти, двадцать лет без памяти, и доктор дал мне зеркало, и я смотрел на бородатого себя, и на бородатого доктора, и понимал, что я потерял двадцать лет,
и я плакал, и я плакал наяву, и во сне я плакал, и я просил отдать мне мои двадцать лет. Они были
мои, и я не хотел дарить их ни Войне, ни приказу, ни доктору, никому, я очень хотел мои
двадцать лет назад.
И подушка была мокрая.
Я проснулся, и подушка была мокрая, и я понял, что сон - это не сон.
И был другой сон.
Была крепость, и поле, и мой взвод лежал на поле, лежал перед этой крепостью, и поле было
вспахано железом и свинцом, свинцом и железом, и мой взвод, он тоже был вспахан, и я полз и
кричал, и лил дождь, и я знал, что я доползу, и убью всех, я убью крепость, и всех, кто в
крепости, потому что я сильнее, и я очень жалел мой взвод.
И я не дополз.
Они применили кислотные снаряды, и я не дополз, а потом они выпустили псов, и смотрели как
псы рвали то, что осталось от моего тела, моего разъеденного кислотой тела, а я сжимал гранату,
и полз к крепости сквозь псов, и сквозь мой взвод, и шептал, что я доползу.
И было очень больно.
Я проснулся и было больно, сон ушёл, а боль осталась.
И я понял, что это тоже не сон.
Падают маленькие осенние кругляшки листьев, кругом большое дерево, и кругом дом, и кругом
мама, и кругом рояль, и кругом музыка, и кругом сестра.
Сестра красивая и она невеста.
Рояль катится, катится, на своих маленьких как листья колёсах и давит, дом, и маму, и сестру, и
большое дерево, и превращается в танк, и он стреляет, и рвёт мои перепонки, и я кричу, я кричу в
этот момент, я кричу, что я не хочу Войны!
Дайте мне большой нож, дайте, я буду резать Вас и искать в Вас правду.
Я прошу, дайте мне нож сами.
Это должен быть Ваш человеческий нож.
Правду превращения солдата в человека.
Вы знаете её, Вы тоже были солдатами или будете солдатами и Вы будете болезнью, и Вы будете
искать в себе человека, а может быть, Вы уже нашли.
Отдайте мне тайну превращения.
Вам страшно, Вы не верите в солдат, Вы не верите солдатам, Вы не верите Войне.
Мы не проходим так просто, как болезнь и поэтому Вам страшно, и я пишу Вас с большой буквы не
потому, что вношу в Вас своё унижение, нет, я презираю Вас - не прошедших Войну, ушедших от
Войны, но так надо и это надо.
И качаются, качаются зелёные каски, чёрные каски, жёлтые каски, белые каски, красные от
крови каски и ржавые каски.
Мы не бросим Вас, мы умираем за Вас, за Ваших детей, и мы больны, и она заразила нас, эта
Война, другая Война, любая Война, и её тлен он на нас, как проказа, и мы неизлечимы, и мы нужны...
Дайте мне руку, Вашу руку, я протяну её в своё сердце, и оно напоёт Вам, оно тихонько качается и
поёт, и я не такой, каким Вы меня видите, я тоже слаб, и тоже переживаю, и плачу над глупым и
сентиментальным фильмом.
Так не положено, но я плачу, и плачет мать того сержанта, она смотрит на безногого сына и жалеет его.
Мне не жалко.
Мне не ЖАЛКО!
Почему!?
Почему меня убила Война!?
И качаются медали на груди моей, и качаются ранцы за спинами идущих после меня, моей дорогой.
Стойте, да постойте же, мне надо сказать Вам самое главное.
Не ходите.
И дети, качаются мёртвые дети, и женщины, и старики, и это надо, и это война, и это просто
щепки, и нет там ничего за нами, и за ними, и не ищите в нас грязи - мы грязь, и нам нужна грязь,
она помогает спастись от пули и вшей.
И меня ведут вдоль моря.
Какое большое и глупое море.
Я иду по хрустящему песку, и каждая песчинка - это жизнь, и давлю её, и не могу раздавить.

Используются технологии uCoz