|
|
Человек
Игорь Славин АНГЕЛ
Небо крыльями накрою...
Что-то сгорбилось, сломилось... Люди-боли, Вам любовью, Всё дарю. Зашевелилось... Псом на горло! Ангел рвётся ... Режьте крылья! Не даётся ... И отмаялась душа. Закружилась не спеша, Завлеклась поганым в дали, Где пытали и сжигали. Где блевали и рожали, Где рождаясь, умирали И себя осознавали, И себя обожествляли Человеческие твари...
Пришло время собирать камни.
АФГАНИСТАН. Руки, я мою Вас, смывая прошлую кровь и она не уходит. Что-то умерло во мне ещё не рождённое, зачатое и нужное, до боли нужное, до той самой боли , что смотрит на меня глазами полевого морга, где лежат привезённые из Джелалабада солдаты и мне смешно, но я стараюсь сделать печаль формой своей. И я курю, и зарываю окурок в песок, как учили меня, и я запомню их тела на всю жизнь, но во мне нет сожаления и нет ничего. Мне равнодушно. Мне хочется артистически крикнуть и обратить внимание текущих мимо меня вместе со временем, но я молчу и молчу. Вчера, нет, неделю назад, нет, я не помню, я вру Вам, всем вру, что я помню, но я с ним ел или не ел, но он был хороший парень, и я знал его, долго знал, он летел. Есть такие люди ,они летят, они песня, и их убивают, и его убили, и он просил курить, и дыры переливались в руках и ногах его. Песней и флейтой, и он был флейтой, нашей флейтой, мы бинтовали руки и ноги, мы бинтовали дыры, мы пеленали своего Господа, слышите Вы! Своего Господа! И он пел, мелодией выплёскивая кровь на наши тела Я плакал, меня боялись там, в другой жизни, за дверью комнаты, меня было много, и я сильный, и я плакал. Я не хотел умирать, я не хотел быть флейтой, я не хотел быть барабаном, ни горном, никем, я просто хотел быть человеком, обычным человеком, и не хотел идти в горы, я не хотел умирать, и я знал, что пойду, мне нельзя было не идти. Страх. Он уходит, он крадётся по раздавленным глиняным кишлакам и возвращается, и уходит, и снова возвращается, и он спираль. Он та спираль, что похожа на время. СОЛДАТЫ измеряют время страхом. Когда страх уходит и время ложится в пулемётную ленту - чик - патрон, чик - пуля, тогда приходит сон, тело выключается, и я сплю, и мне снится курица, жареная курица, и кусочек торта, и я ем их, ем ... Я ем еду человека. Я ем её в мыслях, солдату не положено есть еду человека по настоящему, у солдата есть рацион и трофеи, трофеи и рацион... Я ем её сутками, мне нельзя её не есть, без еды мне станет страшно, и горы сломают меня, и не будет сил идти, и спать по три часа в сутки... Я ненавижу Вас, люди, я ненавижу всех, я любил Вас, я всё-таки любил Вас, и я помню это. Мне было легко и страшно потерять любовь, она предала меня и ушла. Крадутся. Их много, они крадутся, они пахнут оружием, они с любовью и они все ползут ко мне, ползут по мне, обтирая о камни любовь к своему Богу и ненависть к моему Богу. Я сплю, просто сплю. И я не сплю, не сплю, я - пост, я лежу в яме с водой, дождевой водой и рядом тела ..., тела ..., тела..., взвод, рота, полк, дивизия, армия, и мы дышим, мы - Солдаты. Где-то внутри гуляет грань, уставшая, как и я, вымотанная, измученная грань между явью и сном. Я вижу, всё вижу, теперь бегут крысы, и их много, и они текут серым ковром, надо плеснуть водой в лицо, Вот я иду по Вашим городам, и Вы спите тоже, и я теку серым ковром, и вместе со мной течёт Война. Я впускаю её в Ваши дома, я вхожу вместе с ней в улицы, и Вы не видите войны, вы видите меня, я пришёл с ней за плечами, я принёс Вам в подарок смерть. Я прихожу на кладбище и разговариваю с мёртвыми, я стою солдатским пеплом подле человеческого пепла, и нас разделяют несколько шагов, и я один из них, я хочу быть одним из них, я хочу стать хоть кусочком человека, пусть даже обгоревшим. Я грань, я та грань, что ломаясь и клубясь, хватает живых людей и переносит их по другую, свою солдатскую сторону, и я остался в ней, и я не перенесён, я иду в её тумане, и хватаю вас руками, и втягиваю в себя, и вышвыриваю обратно, оставляя на Вас частицы солдата и выпрашивая у вас взамен молекулы человека. Лента каравана взрывается, плешивые верблюды, глупые, клочковатые куски мяса падают, падают, и кричит раненый сержант, и я бегу, меня качает, я тоже верблюд, и я везу на себе судьбу сержанта, и он материт меня, и ему больно, и он не хочет плакать, и он плачет. Снимите с меня кожу, поменяйте мне кожу, поменяйте мне плоть, глаза, я не тот, кто я был, верните мне меня, верните. И я вижу сон. Я вижу последний день последней Войны, и танки, и они не должны пройти, и у меня мина, в моих руках последняя мина, и я иду к мосту, по которому должны пройти танки, большие серые и зелёные танки, и я понимаю, что у меня всего одна мина и много, много танков, и я уже ползу, я уже ранен, и я всё же ползу, и я взрываю этот проклятый мост, и взрываю себя, и взрываю танки, все танки к чёртовой матери, у меня приказ, и что-то ещё, я не понимаю что, но я пойму потом - это я устал от войны, я не хотел Войны, даже ценой своей жизни не хотел, но это всё потом. И госпиталь. Нет, госпиталь был долго, он был целых двадцать лет в моей жизни, он был после моста, после взрыва, а я не помнил его, я был без памяти, двадцать лет без памяти, и доктор дал мне зеркало, и я смотрел на бородатого себя, и на бородатого доктора, и понимал, что я потерял двадцать лет, и я плакал, и я плакал наяву, и во сне я плакал, и я просил отдать мне мои двадцать лет. Они были мои, и я не хотел дарить их ни Войне, ни приказу, ни доктору, никому, я очень хотел мои двадцать лет назад. И подушка была мокрая. Я проснулся, и подушка была мокрая, и я понял, что сон - это не сон. И был другой сон. Была крепость, и поле, и мой взвод лежал на поле, лежал перед этой крепостью, и поле было вспахано железом и свинцом, свинцом и железом, и мой взвод, он тоже был вспахан, и я полз и кричал, и лил дождь, и я знал, что я доползу, и убью всех, я убью крепость, и всех, кто в крепости, потому что я сильнее, и я очень жалел мой взвод. И я не дополз. Они применили кислотные снаряды, и я не дополз, а потом они выпустили псов, и смотрели как псы рвали то, что осталось от моего тела, моего разъеденного кислотой тела, а я сжимал гранату, и полз к крепости сквозь псов, и сквозь мой взвод, и шептал, что я доползу. И было очень больно. Я проснулся и было больно, сон ушёл, а боль осталась. И я понял, что это тоже не сон. Падают маленькие осенние кругляшки листьев, кругом большое дерево, и кругом дом, и кругом мама, и кругом рояль, и кругом музыка, и кругом сестра. Сестра красивая и она невеста. Рояль катится, катится, на своих маленьких как листья колёсах и давит, дом, и маму, и сестру, и большое дерево, и превращается в танк, и он стреляет, и рвёт мои перепонки, и я кричу, я кричу в этот момент, я кричу, что я не хочу Войны! Дайте мне большой нож, дайте, я буду резать Вас и искать в Вас правду. Я прошу, дайте мне нож сами. Это должен быть Ваш человеческий нож. Правду превращения солдата в человека. Вы знаете её, Вы тоже были солдатами или будете солдатами и Вы будете болезнью, и Вы будете искать в себе человека, а может быть, Вы уже нашли. Отдайте мне тайну превращения. Вам страшно, Вы не верите в солдат, Вы не верите солдатам, Вы не верите Войне. Мы не проходим так просто, как болезнь и поэтому Вам страшно, и я пишу Вас с большой буквы не потому, что вношу в Вас своё унижение, нет, я презираю Вас - не прошедших Войну, ушедших от Войны, но так надо и это надо. И качаются, качаются зелёные каски, чёрные каски, жёлтые каски, белые каски, красные от крови каски и ржавые каски. Мы не бросим Вас, мы умираем за Вас, за Ваших детей, и мы больны, и она заразила нас, эта Война, другая Война, любая Война, и её тлен он на нас, как проказа, и мы неизлечимы, и мы нужны... Дайте мне руку, Вашу руку, я протяну её в своё сердце, и оно напоёт Вам, оно тихонько качается и поёт, и я не такой, каким Вы меня видите, я тоже слаб, и тоже переживаю, и плачу над глупым и сентиментальным фильмом. Так не положено, но я плачу, и плачет мать того сержанта, она смотрит на безногого сына и жалеет его. Мне не жалко. Мне не ЖАЛКО! Почему!? Почему меня убила Война!? И качаются медали на груди моей, и качаются ранцы за спинами идущих после меня, моей дорогой. Стойте, да постойте же, мне надо сказать Вам самое главное. Не ходите. И дети, качаются мёртвые дети, и женщины, и старики, и это надо, и это война, и это просто щепки, и нет там ничего за нами, и за ними, и не ищите в нас грязи - мы грязь, и нам нужна грязь, она помогает спастись от пули и вшей. И меня ведут вдоль моря. Какое большое и глупое море. Я иду по хрустящему песку, и каждая песчинка - это жизнь, и давлю её, и не могу раздавить. |