Друг мой звезду приколачивал к стенке.
Помню, от страха дрожали стекла у рам.
Друг торопился в порыве переоценки,
Возможно, страшась навалившихся

Я не стонал. Был я тихим, как каменный идол.
Падали звезды. Что оно, небо, имело в виду?
Я не Иуда, ни я и ни друг мой не выдали
Черному небу распятую в доме звезду.

Завтрашний день прилетел к нам со скоростью мысли.
Думал ли друг мой об этом, стремительно тающем дне,
Когда посягал не звенящие звездами выси
И распинал ту, упавшую с неба, на белой стене?

Застольная беседа утомила.
Нас трое. Мы одних примерно лет.
Не важно мне, что с ними в жизни было.
Мне горько то, что их со мною нет.

До мелочей я изучил их лица,
Все разглядел, что разглядеть дано.
Сидящий слева – не успел родиться,
Сидящий справа – погребен давно.

В подобном положении не каждому
Дано даже свою увидеть плоть,
Но не виновны, нет, в моей пропаже
Ни Человек, ни Дьявол, ни Господь.

Еще недавно эти берега
Чужими были, словно два врага.
В порывах ветра, в мороси сырой
Сближенья не хватало им порой.

А человек пришел, в желаньях прост,
И между ними перекинул мост.
Тот человек, не я ли это был?
Не я ли нашу встречу торопил?
Пусть ты меня обходишь за версту,
Мы встретимся однажды на мосту.

Хоронили шамана, до небосвода
Крался дым костровой в пустоту, в высоту.
Старика уважали в нанайском народе,
За его благодушие, за его доброту.
Время, время, за что ты порой так жестоко
Нашей веры смываешь слепые следы?
Перед смертью забыл он нанайского бога,
Попросив у людей лишь глоточек воды.

1
На берег прыгает вода,
Пески голубит,
Волной ударит иногда
В шаманский бубен.
Там за песчаною косой
Шаманский пояс,
Блеснет порой как золотой,
Как луч, как поезд.

2
Стою в музее, не сужу
Былое строго,
Былого яркий абажур
Хочу потрогать.
Не под стеклом, под толщей лет
Орнамент ткани,
Окаменев, лежит как след
Времен шаманьих.

3
Хранит историю коса
В рассветных бликах.
Амура желтая слеза
На сердоликах.
Я вижу, как шаман встает.
Звенят монеты…
Как дерзко в бубен солнца бьет
Он в час рассветный.

В гостиницу районную
Из королевства зла
Живым жгутом зеленым
Гадюка заползла.
На крики — ноль внимания.
И шепчет мне змея,
(В глазах змеи страдание):
— Ты видишь, я твоя.

…Детишек нарожали,
Заполнен счастьем дом.
Но все боюсь, — ужалит,
Хотя под каблуком.

В часах жила кукушка
На радость старику,
И старилась избушка
Под тихие «ку-ку».

На десять верст в округе
Ни счастья, ни беды…
Дед хлебушка пичуге
Подносит и воды.

Дед ладит домовину —
Горит топор в руке.
Рубаху из сатина
Берет он в сундуке.

Явилась смерть в теплицу —
В глазах темным-темно.
…И выпорхнула птица
В открытое окно.

Судьба разлуку сделала привычной.
Но разве мы расстанемся без слез?
Ты стала непривычно необычной,
И дом наш – скорый поезд без колес.

Мы мчимся в нем, мы - дети горизонта.
Из тамбура распахнутая дверь
Меня бросает в пестроту газона,
А ты одна за окнами теперь.

С тяжелым гулом дом пронесся мимо.
И комната, в которой ты живешь,
Растаяла, как пестрый выхлоп дыма,
Рассыпалась, как мимолетный дождь.

Колодезная вода
Огнем на щеках горит.
В ковше кусочек льда,
Как в небе метеорит.

Наполненное ведро
Счастливейшая из примет.
Веришь ли ты в добро?
Знаю, не веришь, нет!

Мне кажется, этот дом,
Как синее небо пуст,
Только две тени в нем.
Без смеха, без слез — без чувств.

Борщ в котле клокочет лихо,
За кипеньем из-под век
Наблюдает повариха —
Симпатичный человек.
И видать не без причины
Волевого мужика
Превращает из мужчины
В добродушного щенка.

Никакого аппетита
У трудяги парня нет:
- Что вы, Нилыч, приуныли,
Вон остыл уже обед?

Если борщ не одолели,
Где на драге воевать
Наберете, Нилыч, силы

Повариха - веселушка,
И при теле и стройна.
…По ночам ревет в подушку
По начальнику она.

В старом доме печь не топлена давно.
В старом доме неуютно и темно.

Нет хозяина на кухне, в кресле нет.
Побежал он за фортуною вослед.

В этом доме я грущу по чудаку,
Дым пуская сигаретный к потолку.

Струйкой дыма заползает в душу грусть,
Что и я однажды к другу не вернусь.

Что все чаще в опустевшие дома
Забирается холодная зима.

По приозерной слякоти
Я к лодочке бегу.
Дикуши-утки крякают
На заливном лугу.
Вот крыльями захлопали.
Им тишина нужна.
Но старица за сопками
Отсюда не видна.

Поет волна искристая,
И лодочка моя
Летит, как утка быстрая,
В далекие края.

Мне жизнь чужда простецкая,
Мне чужд слепой покой…
Есть удаль молодецкая
И весла под рукой.

Солнце зовут красноногие цапли,
В травах лиловой зари огоньки.
Падают с дерева звонкие капли,
Пляшут веселые мотыльки.

Всплески воды в приозерном болотце,
Птичьи забавы в росистой траве.
Что же душа так неистово рвется
К этой открывшейся вдруг синеве?

Я мысли растерял в траве густой.
Кузнечиками разлетелись мысли.
Звеня, они на стебельках повисли
И по осоке прокатился стон.
Стараюсь чаще приходить сюда,
Где мои мысли радуются воле.
Они мелькают васильками в поле
И я их открываю без труда.

Над светлою протокой плачут гуси,
В далекий путь собратьев собирая.
Горят в костре осин осенних брусья
И щелкает в огне листва сырая.

Кромсают воздух гулкие дуплеты,
Дробь улетает к птицам сизо-черным.
Чего ж вы ждете, птицы? Сбито лето!
Нам непонятен плач по обреченным.

Ах, телевизор, ты — скотина —
Сундук продуманного зла,
Где методично и картинно
Русь раздевают догола.
Там взгляды мечутся ночные,
Там на вульгарном шабаше
Бормочут ведьмы заводные
О человеческой душе.
Длинноволосая колдовка,
Высокая без высоты,
Метлой помахивая ловко,
Летит на конкурс красоты.
От крови не успев отмыться,
Как прежде страшен и жесток,
Глядит Кощей двуглавой птицей
На наш разрушенный мирок.
А мы, наивные Иваны,
Свободы ждущие с Кремля,
Напрасно щупаем карманы,
Отдав их тем, кто у руля.
Пресытясь бурею в стакане,
Мы пожинаем телесмрад.
Ведь тот, кто был вчера обманут,
Сегодня обманутся рад.
Не раздевайся, Русь, прикройся
Если не ширмою любви,
Хотя бы символом геройства—
Святого храма на крови.