В сплетеньи ветвей — драгоценные камни горят
Пурпурных вишен чистые краски царят.
Под каждым локоном капелька крови подвешена.

Крылья под сочными вишнями подломив,

Красным запятнаны тушки двух певчих дроздов.

Смеется девчонка у стога мне прямо в лицо,

Протянет мне ягоду эту. Ну а потом,

Золотые яблоки в ночи
С длинных сучьев улиц смотрят вниз.
Падают в поток неспешный лиц.
Падают — уносит лица прочь
В шелесте печальном ветра
В ночь.

Золотые яблоки в ночи Зрелостью исходят на меня.

Тошнотворность — зрелости вина.
Бесконечно взад-вперед снуют
Не терзаясь,

Когда в кино я ходил, слушал зрителей вздохи и всхлипы —
Отмечал их объятья
видел стонущих их от поцелуев во весь экран,
было всё словно на небесах,
там тени людей, безупречные личности
в белом и черном отлиты,
движутся в плоском экстазе,

Сделай же меня богатым, Сделай же меня богатым побыстрее,
И столкни с отвесной кручи
мне мешающих, сын сучий!

Созданные людьми, чьи руки, проснувшись,
вещи эти греют через столетья и пробуждают,
прикосновенья тех рук возвращая.
Вот потому-то встречаются старые вещи
всё ещё теплые жизнью забытых творцов.

Сделаны из железа, отданы власти стали, мертворожденные вещи,
укутанные в саваны, сосут нашу жизнь.
Долгие годы проходят.
Тут-то их и бросаем.

Москита многие знают — мал он,
а всё-таки хищник.
Но как ни крути,
он лишь чрево своё насыщает,
и кровь, что сосёт из меня, не уносит в банк.

В лаве запечатлён покой
На пороге.

Чёрный покой, затвердевший покой, спокойный.
Сердце моё его до тех пор не познает,
Пока не лопнет во взрыве холм.
Блистательная, невыносимая лава,
Блистающая как зажигательное стекло
К морю по склону горному ползет

Чащи лесов, городские дома и мосты Вновь в огнедышащий след этой лавы ушли.
Был остров Наксос на тысячи футов

Ныне их листья на тысячи футов под морем огня.

В черном потоке застывший покой на пороге.
Добела раскаленная лава его не познает
Пока не вздыбится, всё ослепляя и осушая землю,
В который раз становясь скалой.
Серо-черной скалою.

И это всё называть покоем ?

Мальчики гимны поют на хорах.
Мерцает серебряно музыке в такт.
Вдруг ворон завис за окном высоким,
На дуба сухую верхушку — вершину скорби.

На самой вершине застыла птица как клякса —

В Грааль хрустальных небес
Будто бы мягкая капелька полной тьмы
Залившего наши священные дни.

Я розы на розы сложу, укрою белыми
Твою могилу. Но ты была смелой —

Дорогой в долине вдоль ясеней строя,
Взоры свои на холм устремят изумленно,

Прославляется здесь белоснежно, кроваво-красно.
Скажут — давно уж мертва. Всё напрасно.

Представьте, как неприметно меж вас жила
Тихая королева. И как ушла —

Спит незаметно на позабытом уже холме.
Спит в неизвестности. Но наступает день

Я тебя потерял. Крылья звуков трепещут,
Устали — садятся на волны
Молчаливых потоков.

Может, люди по улице ходят

Театр ли вздохи наполнят

Или ветер над черной рекой

Или тьмы отголоски

Ощущаю — молчанье застыло и ждет,
По глоточку всё это отведать желая
В час последнего пиршества. Он подойдет.
Подошел — и наш шум тает и исчезает.

Спой песнь смерти, о спой же её!
Ведь без песни смерти
жизни песнь бессмысленна и неестественна.

Спой поэтому смерти песню —

и душа, что следует с ним,
и обретение темноты, что дарует покой,
наконец, наконец — за бесчисленными морями.

Тёмные, влажные
листья платана
на газон падают;

облака вальяжно
по небесным полянам
плавают

и скатываются как семена
дождя;
неба зернышко на моем лице.

Отголоски вечера —
словно слышу я —
неба улицы

шагами меряют, ветер зерна слез
шелушит.
Боль — не поверите —
колосом в рост
и шуршит,

хранится за облаками —
снопы убиенных
провеивают

сегодня слегка
на тверди неба;
манна невидима —
всем подают
не наобум,
не для видимости —
боль дождем падает.

Я животных не видывал тех,
что жалеют себя.
Птичка, замерзшая насмерть, падает с ветки,
жалость к себе так и не испытав.

Мужчины борются за свободу и добывают ее тяжелыми
Их дети, не знавшие горя, ей вновь ускользнуть позволяют,
А внуки совсем уж рабы.

Мужья хорошие делают жен несчастными
так же, как и плохие, настолько же часто.
Вот только несчастье той,
намного опустошительнее несчастья
жены, у которой муж плох.