***
   Не смолк в сердцах войны безумный ветер.
   Привыкнуть невозможно к тишине.
   Мы все - ее участники и дети,
   Мы все сполна отдали дань войне.
   
   Минувшее пребудет в настоящем.
   Другими стали люди, но народ -
   В нем память о войне непреходяще
   В глубинном подсознании живет.
   
   И каждый, кто у Стелы в День Победы
   Стоит, к надгробью голову склонив,
   Почует вдруг, как будто сам изведал,
   Ее сирен грохочущий мотив.
   
   ОТЕЦ
   
   Зрачок холоднее свинца,
   И губы свинца холоднее:
   Я так представляю отца,
   Сраженного взрывом шрапнели.
   
   И поле, и травы вокруг.
   А дальше – березы, березы.
   И тяжесть раскинутых рук.
   В ресницах кровавые слезы.
   
   О время, будь проклято ты –
   Я мог бы расти по другому:
   Мне ласка отца не знакома,
   Не помню родные черты.
   
   Не слышал, как он говорит.
   Я только одно представляю:
   Солдат среди поля лежит,
   Руками простор обнимая.
   
    СЕСТРА
   
   Сестра, ты помнишь январский вечер,
   В холодном небе луна плыла,
   А ты, сутуля худые плечи,
   Меня в салазках в детдом везла.
   
   Мы расставались – на год? навечно? –
   Кто знал об этом? – была война.
   Стояли сосны, как будто свечи,
   И, словно пламя, цвела луна.
   
   Скрипя устало, скользили санки.
   Январский хиус поземку вил.
   Сестра, ты помнишь миг расставанья?
   Я не расстался, я не забыл.
   
   ВОЗВРАЩЕНИЕ
   
   Вокзал и перрон,
   И понурые хаты.
   С войны в эшелонах
   Домой возвращались солдаты.
   
   Состав за составом,
   Дыша и парами, и дымом –
   Все шли поезда,
   Только шли они мимо.
   
   И вот, наконец,
   Подошел эшелон к нам и замер.
   К открытым теплушкам
   Качнулся народ на вокзале.
   
   И помнится мне,
   Как два парня, смутясь виновато,
   Сойти на перрон
   Помогали калеке-солдату.
   
   И женщина та,
   Что вперед, как разбиться, бежала,
   Смеясь и рыдая,
   Солдата в глаза целовала.
   
   Он взял костыли.
   И пошли они вдаль от перрона…
   И долго смотрели им вслед
   Овдовевшие жены…
   
   
    КАРАВАН
   
   Проклятое солнце печет и печет.
   Песок раскаленный, как пламя, течет.
   Цепочкою длинной в рассветный туман
   По знойным барханам идет караван.
   
   Над миром стремглав пролетают года.
   Зовет караван голубая звезда.
   А рядом, повесив тупые носы,
   Бегут осторожные, злобные псы.
   И брешут, и лают в рассветный туман…
   По знойным барханам идет караван.
   
   
   ГИТАРА СЕМИСТРУННАЯ
   
   Поговори хоть ты со мной,
   Подруга семиструнная.
    А. Григорьев
   
   Семиструнная, где ты теперь.
   Вместе с веком исчезла в былое,
   Сколько вздохов, надежд и потерь
   Унесла ты навеки с собою…
   
   Брал тебя разудалый гусар
   И приказчик в дорожной таверне.
   Сколько было их русских гитар
   И в столице, и в дальних губерниях.
   
   И, в пролетной ямщицкой избе,
   Вспоминая родимые веси,
   Пел ямщик о любви, о судьбе,
   Задушевные русские песни.
   
   И, томясь у окошка, одна,
   Грустно дева о милом вздыхала.
   И при свете луны у окна
   Струны тихие перебирала.
   
   И пускались в безудержный пляс
   Молодцы Соколовского Яра.
   И звучал заповедный романс
   Под аккорд семиструнной гитары.
   
   Подбодряя усталых ребят,
   На походной гитаре играя,
   Пел в землянке о доме солдат,
   Струны грустные перебирая.
   На просторах родной старины
   Пронеслись эти песни как вихри.
   И теперь никому не нужны
   Экзерцизы забытого Сихры*.
   
   Я аккорд одинокий возьму
   На родной семиструнной гитаре,
   Запою в полуночную тьму
   И в романсовом сгину угаре.
   
    СЕЯТЕЛЬ
   
   Горним пламенем духа литой,
   Освященный небесным перстом
   На груди моей крест золотой,
   Вера в предназначенье святом.
   
   Ветер треплет рубаху мою,
   Вешней силою полнится грудь.
   Я у поля стою на краю,
   От межи начинается путь.
   
   Полон зерен широкий подол,
   Первый взмах – и летят от руки
   Семена в перепаханный дол,
   Словно солнечные светляки.
   
   На каменья зерно упадет –
   Понапрасну терять семена,
   Средь каменьев зерно не взойдет
   И зачахнет на все времена.
   
   Упадет ли в суглинок сухой,
   В раскаленный горячий песок
   Не проклюнется всход над землей,
   Знать, напрасно я сделал бросок.
   
   Я ищу, где живой чернозем,
   И надеюсь, молитву творя,
   Что поднимутся всходы кругом.
   Значит, бросил зерно я не зря.
   
   
    БАРД
   
    Матвею Журавлеву
   Средь осени, унылой и холодной,
   Над головами поседевших крон,
   Срываясь с неба, каркали вороны,
   И тучи укрывали небосклон.
   
   Морозный ветер с длинной бородою
   Льдом укрывал озерную купель,
   Водил смычком над сонною водою,
   Настроив на басы виолончель.
   
   Еще он что-то вымучить пытался
   Веселое из гаснущего дня,
   Как будто страстью юной загорался,
   Но не было в нем прежнего огня.
   
   В тот самый миг в ветвях заледенелых,
   Как только солнце вырвалось из туч,
   Вдруг птица встрепенулась и запела,
   И голос был, как солнца теплый луч.
   
   Так старый бард, перебирая струны,
   В кругу своих ровесников седых
   Пытается увлечь их песней юной
   В прекрасный мир желаний молодых.
   ОДИНОКИЙ РЫБАК
   
   Ветер волны пластал.
   Я витал средь безбрежного моря.
   Я пытался поймать
   И запомнить, и запечатлеть
   Первородную мысль,
   Что в сознанье, как в темном просторе,
   Загоралась, текла
   И старалась до срока сгореть.
   
   Я ловил эту мысль.
   Я процеживал воду сквозь сети.
   И с каким я трудом
   Первородность ее постигал.
   Беден был мой язык,
   В нем холодного разума ветер
   По законам своим
   Жил и тайное все отсекал.
   
   Я в тот миг понимал,
   Что в погоне за тайною слова,
   Даже, если бы мне
   Открывался бессмертия свет
   В запредельных краях,
   К неизведанным жизни основам
   Для живущей души
   Даже там утоления нет.
   
   Но опять и опять
   Редкий невод я в волны бросаю.
   Я хочу свой улов,
   Пусть и бедный, и малый, но взять.
   Одинокий рыбак.
   Я не знаю, на что уповаю,
   И свой невод дырявый
   Кидаю опять и опять.
   
   СОМНАМБУЛА
   
   То был не сон.
   Иных небес клавир
   Звучал
   И светомузыкой струился.
   Передо мной
   Открылся тайный мир
   И постепенно
   Явным становился.
   
   Сознанье
   Возбужденное мое
   Слоилось в полудреме
   И слагалось
   В иной простор,
   В иное бытие,
   И цветом неземным
   Переливалось.
   
   Я исчезал.
   Я превращался в мысль.
   Я чувствовал,
   Что ей предела нету.
   Мне вдруг открылся
   Древних свитков смысл –
   Стремленье Духа
   К Вечности и Свету.
   
   И если это
   Был всего лишь сон,
   Как я поверил,
   Что душа нетленна,
   Нет для нее
   Пределов и времен
   И нет границ
   Для Духа во Вселенной.
   
    ВЕСТНИКИ
   
   Их было пять, их было только пять:
   Один убит в предгориях Кавказа, –
   Знаменья неба в памятных рассказах
   Дошли до нас, и грех их забывать.
   
   Другой в кругу сиятельных вельмож –
   Певец страстей, снедаемый любовью,
   Постиг: “Мысль изреченная есть ложь”,
   Спокойно встретив смерть у изголовья.
   
   А третий – странник ночи городской,
   Сомнамбулы таинственный невольник,
   Он Русь назвал невестой и женой,
   Взор утопив в ее просторах дольних.
   
   Четвертый – строк блистательных творец –
   Познал репрессий голод и морозы,
   Но не сломился вечности певец,
   Бессмертье утвердив в “Метаморфозах”.
   
   А пятый смог внезапно уловить
   Движенье духа в облачных потоках.
   Завистников нельзя остановить,
   Он был в постели умерщвлен жестоко….
   
   Их будет семь, всего их будет семь,
   Грядут еще два вестника под вечер,
   И лишь потом покроет землю темь,
   Чтоб вновь рожденный Свет увековечить.
   
   ВАВИЛОН
    (Поэма)
   
   Это было давно.
   Я еще не забыл,
   Как в толпу городскую
   Свободно вливался, –
   В ней я слышал себя,
   С нею мыслил и жил,
   И в потоке ее
   Пел, любил и смеялся.
   
   Мне казалось тогда,
   Что витает над ней
   То, что мы называем
   Душою народа,
   Что средь мелких страстей
   Вечно свойственны ей
   Чувство общности,
   Правды, любви и свободы.
   
   Мне казалось, что я
   Сын несметной толпы,
   Я ловил ее смех,
   Вместе с ней суетился.
   Но, когда я сходил
   С проторенной тропы,
   И, когда одиноким
   Совсем становился, –
   
   Я каким-то неясным
   Чутьем понимал,
   Что ни с кем не знаком,
   И ни с кем я не дружен,
   И в потоке людском,
   Что катился, как вал,
   Никого я не знал,
   Никому я не нужен.
   
   Вавилон.
   Здесь народности переплелись
   Всех народов и рас,
   И общин, и конфессий, –
   Их влекла бесконечная,
   Вечная жизнь,
   Укрывая одним
   Голубым поднебесьем.
   
   И однажды,
   Когда я совсем одинок,
   Без рубля и друзей
   Средь толпы оказался
   На бульваре Тверском,
   Я открыл, как жесток
   Этот мир,
   И, как дьявол, над ним рассмеялся.
   
   Сардонический хохот
   Взлетел над толпой, –
   Даже мне самому
   Жутко стало до боли,
   Словно сам я в толпе
   Становлюсь сатаной
   По ее принужденью,
   Приказу и воле.
   
   Оставалось мне
   Лишь подаянье просить,
   Или взять
   И кого-то из ближних ограбить.
   А вокруг гомонила
   Чванливая сыть.
   Сжал я волю в кулак,
   Чтоб совсем не расслабить.
   
   Почему ж я не нужен
   Был здесь никому.
   Неужели народ
   Лишь сиянию злата
   Подчинен,
   Устремляясь как будто во тьму,
   Разделенный на нищих,
   Крутых и богатых.
   
   Что за вера
   Смогла бы нас объединить
   Под одною духовною
   Крышею звездной –
   “Роза мира”?*
   Но рано еще говорить
   О ее зарождении
   В сердце народном.
   
   И еще я подумал:
   А где же народ?
   Огляделся, –
   Народа как будто и нету,
   Лишь толпа, растекаясь
   Все шире, идет,
   Огибая, топча
   И терзая планету.
   
   И в любую минуту
   Грядущий тиран
   Может сесть на престол
   Сатанинского трона,
   Над душою
   Друг другу не верящих стран,
   Подчинив их судьбу
   Сатанинским законам.
   
   Вновь колючим забором
   Вокруг обнесут
   Лагеря, где поселят
   “Врагов” и “смутьянов”,
   И на страже стоять
   Будет “праведный суд”,
   Где мундир охраняет
   Законы тирана.
   
   И казалось,
   Бездушная эта толпа,
   Разбредясь по клетям
   И семейным ячейкам,
   У незримо взлетевшего
   В небо столпа
   Исполняет заведомо
   Замысел чей-то.
   
   То ли Бога,
   Что истину втайне хранит
   От людей,
   В первородном грехе уличенных,
   То ли просто людей –
   Как подопытный вид,
   На юдоль и на смерть
   С древних пор обреченных.
   
   Испареньями крови
   Чтоб вечно дышать
   На полях бесконечно
   Идущих сражений,
   И народам вражду
   Друг на друга внушать
   В череде одиноких
   Земных поколений.
   
   Жизнь людей
   Оттого, может быть, коротка,
   Чтоб они не смогли
   Среди множества истин
   Осознать до конца,
   Что не будет в веках
   Ни спасения,
   Ни провиденческих мыслей.
   
   Созиданьем
   Безнравственность не оправдать, –
   Все плоды растворятся
   В эонах* и эрах.
   Бесполезно воспитывать
   И назидать
   Там, где с детства
   Не видно достойных примеров.
   
   От рожденья
   Уже начинается гон.
   Средь ничтожных соблазнов,
   Страстей и пороков.
   И с церквей колоколен
   Разносится звон
   Театрально и тягостно,
   И одиноко…
   
   Был я молод вчера –
   Стал сутул я и сед.
   Я бреду средь толпы,
   Всюду новые люди.
   Кто-то жаждет со мною
   Услышать ответ
   На вопрос: для чего?
   Но ответа не будет.
   
   Будет вечно толпа,
   Как седой вавилон,
   По дорогам земным
   Одиноко скитаться.
   Может истина там,
   Средь грядущих времен,
   Средь свободных людей,
   Где не надо бояться.
   
   * “Роза мира” – грядущая всехристианская церковь, объединяющая все религии светлой направленности
   * эон – мировой период (из словаря Д. Андреева)