***
Человек седой, огрузлый
На скамейке отдыхал,
А напротив под погрузку
Встал трудяга-самосвал.
И в компании нескучной
Рос невзрачненький кленок
И помахивал макушкой,
Словно хвостиком щенок.
Все, как видите, “в ажуре”,
Род занятий не в расчет:
Кто - глаза от солнца щурит,
Кто - потеет, кто - растет...
Все в ажуре, да не очень:
Уезжая, самосвал –
Между прочим - тот кленочек
Колесом своим примял.
И в моторном шуме-гаме
Стон издало деревцо!..
Человек закрыл руками
Побледневшее лицо.
А потом сидел он, кроток
И не поднимая век.
Может - так,
а может, что-то
Вспомнил старый человек.
ЧЕРЕМУХА
Брату Алеше
Над сопками и над слияньем рек
Вставало солнце, рассыпая радуги,
И зернышком в прозрачной виноградинке
Угадывадся в утре человек.
Вот мостиком прошел он над рекой...
Он что-то нес: оно белело, пенясь.
Легко сбежал с пригорка,
подбоченясь –
Так неуклюже! - правою рукой.
Он подходил - и смог я различить:
Черемуху он нес, по-детски кроток,
Так нежно и с опаской,
словно кто-то
Хотел его с букетом разлучить.
Он в левой нес. А правая была...
Да у него и не было-то правой:
Рукав пустой был под ремень заправлен.
Ах; как в тот год черемуха цвела!
С нелепо укороченным плечом,
Шел человек. Он явно волновался.
Он, будто открываясь, улыбался
И припадал к черемухе лицом.
Шел у домов, охрипших от забот,
Ларек минуя, голубой, как небо,
Где очередь ждала угрюмо хлеба
С черемухой.
На солнце.
На восход.
И были удивительно легки
Его шаги. И - набекрень фуражка.
И женщина в толпе
вздыхала тяжко
И все глядела вслед из-под руки.
Смотрели дети, вдовы, старики –
Так удивленно, словно бы впервые
За всю войну ликующе живые
Черемуха роняла лепестки.
***
Война в начале только.
Я в тылу -
Неопытный еще, иеогрубелый.
Но - фронтовик, оттуда,
самый первый,
На костылях проходит по селу.
А помнится, был вздорным мужиком!
И до войны среди ловцов бывалых
Всерьез не принимался.
“Поддувалом”
Его дразнили. Был он печником…
На первозданной белизне зимы
Казался он подбитой серой птицей.
Смотрел, не узнавая, в наши лица...
Он явно знал, чего не знали мы.
И вроде стал он приходить в себя
В кругу односельчан у скудных рюмок.
Но, волосенки сына теребя,
- Я видел смерть, - сказал он вдруг угрюмо.
И смолкли все. И чем-то смущены,
Ловцы, не раз гостившие у смерти, -
Они в глаза ему смотреть не смели,
- Он видел смерть! - шептали пацаны...
***
Какие мне, бывало, снились сны
Военною зимой перед рассветом!..
В них таяли на языке конфеты
И мучило предчувствие весны.
Я в них парил над бездной, невесом,
Когда вдруг, сотрясая мирозданье,
Гудок врывался в мир без опозданья –
И чашкой об пол разбивался сон.
“Вставай, сынок”, - зовет чуть слышно мать.
“Пора, работник!” - слышу глас отцовский.
И в полусне тяну к себе спецовку,
И покидаю теплую кровать.
И, окунаясь в новую беду,
Я правлю фронт на карте из картонки.
Лепешки из мороженой картошки
Сует мне мама в руки на ходу.
Метель метет - ни тропок, ни дорог!
К людской цепочке я бреду сквозь темень...
Обрадуюсь, идя в ряду со всеми,
И успокоюсь, запустив станок.
Мы точим мины - фронтовой заказ.
И про себя я начинаю думать
-Прикидываю, сколько может “сдунуть”
Фашистов мой один такой фугас.
Подсчет меня ужасно веселит!
Насвистывая что-то вдохновенно...
Но - как длинна ты, фронтовая смена!
И гнет она, и плакать не велит.
Но плачу я. В том нет моей вины,
Что щи пусты, а сам я - не двужильный!..
Вот так они, мне помнится, и жили,
Твои, Россия, малые сыны.
***
Когда от гари
Очищались дали
Под тот победный
Праздничный салют,
Нам Родина
По бронзовой медали
Вручила за военный тяжкий труд.
“За доблестный...”
Все выбито, как надо,
Но в грудь свою
С бахвальством не стучи.
По правде-то,
Не ярок блеск награды,
Ведь, почитай,
Весь тыл и получил.
Но в том и смысл
Победы небывалой,
Возвысившей Советскую страну:
Мы победили -
Значит, было мало
Недоблестных
В ту грозную войну.