Я с работы иду,
Тяжело на асфальт наступая.
Ночь глядит мне в глаза.
В голове моей медленный звон.

Тускло светит луна,
И летят на дорогу кусками
Тени длинных цехов,
Словно крылья огромных ворон.

Восемь трудных часов
Отработал я в сумрачном цехе,
Шум печей и кран-балок
Через край переполнил меня,

Видел я сквозь очки
Новой плавки железные реки
И вращение вихрей
В гудящей утробе огня.

Мне казалось порой,
Что и сам я вращаюсь в том вихре,
И в потоке стальном
Вытекаю из летки в ковши...

Я с работы иду,
И деревья к плечам моим сникли,
И усталости тяжесть
Лежит на расплаве души...

О природа моя,
Ты пропой свои песни мне снова,
Остуди мне лицо,
Свежим ветром меня напои.

Я люблю этот мир,
Этих веток густые покровы,
Где вот-вот запоют
Соловьи... золотые мои.

Человечества память
Не настолько крепка,
Чтоб в деталях оставить
Жизни прошлой века.

От сюжетов Гомера
Летописец хранит
Роковые примеры
Катаклизмов и битв.
Вот и век наш двадцатый,
Словно след на воде,
Канул в Лету, распятый
На Кресте и Звезде.

Как бы ни было плохо,
Жизнь рекою течет,
Миновала эпоха,
Вырос новый народ.

На него из былого
Я с надеждой смотрю,
Словно верю, что снова
В нем себя повторю.

Не пророчу свободу,
Но хотел бы сказать,
Что желаю народу, —
Как судьбу осознать, —

Что в любом поколенье
Утверждает себя –
Духа вольного гений,
Или гений раба.

Бездомные, словно шакалы,
Украдкой по улицам бродят.
В отвалах и в темных подвалах
И пищу, и пристань находят.

Судить их — занятье пустое.
Жалеть — никому их не жалко.
Как вороны, хищною стаей
Копаются в мусорных свалках.

Но ворон — свободная птица,
Живет по природным законам,
Он доли своей не стыдится,
Не чует себя обреченным.

Бездомные — это ведь люди
И участь свою понимают.
Но мы их сегодня не судим,
В порядке вещей принимаем.

К ним жалости нет, лишь презренье.
Они, словно место пустое,
Несчастное, божье творенье,
И меньше, чем вороны, стоят.
Упавшему руку подать бы,
Обмыть и поправить одежку,
И в чистой постели, в кровати,
Оттаяли бы понемножку.

Но каждый себе суетится.
Помочь им никто здесь не хочет.
И ворон — надменная птица
Над разумом высшим хохочет.

Зачем в конце стихотворенья
Поэт ревниво ставит дату, —
Пускай он даже будет гений, —
Все в Лету канет без возврата.
Зачем фиксировать мгновенье,
Уж лучше так в огонь заката
Влететь одним стихотвореньем,
Где будут две бессмертных даты.

...Пылал июль. По городу ночному
Я брел один, как будто в никуда.
От духоты я вырвался из дома, —
К Амуру, — там и воздух, и вода.
Весь город спал, — ни встречных, ни прохожих.
Струился свет неоновых реклам.
Шуршанье шин порой покой встревожит
Да тяжкий вздох листвы по сторонам.
Угомонились люди по квартирам,
Ушли от дел, от суетных забот
И мирно спят. И ночь над сонным миром
Спокойная и тихая плывет.
Спит в колыбели малое дитяти
В пеленках белых, словно херувим.
Отец и мать уснули на кровати,
Союз их вечный неразъединим.
Спит молодец, «палатку» плотью строя
Из простыни, — ему нужна жена,
И занят он любовною игрою
В блаженном сне — то не его вина.
А девушка летит куда-то в яму,
Болезненно предчувствуя любовь,
В кошмаре сонном всхлипывая: «Мама!..» —
Инстинкта основного вечный зов.
Друг к другу прижимаясь обнаженно
В неугасимой страсти молодой,
Обнявшись крепко, спят молодожены,
И не разлить, пока что, их водой.
Спят старики, светлы, как Саваофы,
Они давно не трогают старух
И не грешат, прикладываясь к штофу,
Все то в былом, им ближе божий дух.
Спит чутко представитель «беспредела»,
Боясь остаться вовсе не у дел,
Пока ему не предъявили «Дело...», —
У «беспредела» тоже есть предел.
И «новый русский», маясь в нервной дреме, —
Давно покой он в жизни позабыл, —
В особняке, похожем на хоромы,
Не раздеваясь, в кресле опочил.
Спит мудрый мэр, в заботах утомленный,
Дел у него и впрямь невпроворот.
Политикан, в интригах закаленный,
Как агнец спит... И это все — Народ.
Ничто покоя спящих не нарушит,
Пусть отдохнут до самого утра...
И город весь свою большую Душу
Взметнул до звезд, Душа была мудра.
Весь тихий город заключив в объятья,
Она светилась мыслью в этот час,
Печальная, как древняя праматерь,
Болящая о благе спящих чад.
В ней было все — и первая палатка,
Поставленная русским казаком
На склоне сопки, названной Казачьей,
Где люди следом встали биваком.
И удалые струги Ерофея,
Что на амурский выплыли Утес.
Здесь крепко встала матушка Рассея,
Трехцветный флаг подняв на тыщи верст.
И вот теперь Душа большого града,
Объявшая весь город, словно мать,
Уверенно охватывала взглядом
Свой город, — здесь нам жить и созидать.
Ей виделись грядущие строенья,
Поднявшиеся в небо над рекой,
И дерзость молодого поколенья,
И стариков уверенный покой.
И если б мы представили однажды, —
И юный отрок, и матерый муж,
Над городом родным светлоэтажным,
Как цельное, единство наших душ.
Когда бы под ее священным взглядом
Мы все сплотились, как одна семья,
-Нам были бы невзгоды и преграды
Все по плечу. И в это верю я...
Я опускался тихо по ступеням.
Амур волной лениво шелестел.
Вставал рассвет, и отступали тени,
И открывался города предел.
И я подумал в этот ранний час:
Пусть трудно нам на краешке России,
Но здесь начнется новый Ренессанс
Во всей красе и первородной силе.
Отсюда, с неприкаянных окраин,
Где бьет о берег Тихий океан,
Где бродят удивительные лани
По дланям удивительных полян.
Где часа ждут нетронутые недра.
Где у цветов особый аромат.
Шумит тайга, и царственные кедры
Повдоль дорог, как витязи, стоят.
И мы, движенья вечного жрецы,
Идущие от солнечных истоков,
Мы потечем по всей земле с востока,
Во все ее пределы и концы.
Настанет час, и древняя столица,
Отяжелев от почестей и льгот,
Придет сюда живых ключей напиться,
Тому залогом — крепкий мой народ.
Судьбой первопроходцев дорожа,
Мы вдаль дорогу вольную осилим.
Мы воспоем и восхитим Россию.
И пусть хранит нас Города Душа...