Не часто время нас прощает
И по головке тихо гладит.
Гораздо чаще беспощадно
Рвы представляет и ограды.

Над головами поколений
Сомкнулись воды океанов.
Джордано, Жанна на коленях
Остались, словно на вулканах.

Теперь роняем самолеты,
Подлодки топим и ракеты.
Живем на краешке болота:
Неверен шаг — тебя уж нету.

Мне друг — араб прислал посылку.
«Не открывай» — гундят соседи.
Замеры делали и снимки
По «форме» присланные леди.

Живу, как будто не прощенный
И не простивший сам кого-то.
Лапши набив и каши пшенной
В кишки и душу идиота.

В кострах деревья всех пород
Не просто так себе сгорают.
Из рая в ад честной народ
Родную землю превращает.

Тайга трещит, спеша гореть.
И вот пенек гнилой осины,
Тот начинает тихо петь,
Хотя и врет невыносимо.

У бересты весёлый треск.
Огонь в веселых завитушках,
Налез на лес, и лес облез,
Все сопки в черных побирушках.

Задиристо горел кедрач:
С гудением горел и с ревом.
И тут хоть радуйся, хоть плачь…,
Воспламеняешь душу словом.

По сути в каждой из пород
Сгорает чья-нибудь судьбина.
Не выжечь бы так весь народ
(Уже сгорела половина).

Бранью сыплется площадной
Град с обкуренных небес.
В космы яблонь беспощадно,
Как граблями, град залез.

Собран бисер ненадежный
Ветром в бусы и колье.
Каждый год одно и то же
При звенящем ковыле.

Меньше яблок потеряю
Из-за этой чехарды.
Черно-белые рояли
Заплетают град в хиты.

В кислом яблоке наткнулся
Зуб на айсберг ледяной.
И чуть-чуть не сбился с курса,
Но остался он со мной.

В небе сырная головка
Хорошо с Земли видна.
Откусил бы, да неловко —
Не близка она, Луна.

Из норы глядит завистливый
Раздраженный лисий глаз.
С аппетитом волчьим лисы
Пообедали б сейчас.

Сыр барахтается в тучах
Вот уж несколько ночей.
Лисий выводок измучен:
Думал он, что сыр ничей.

Обглодали пышку мыши,
Преподав лисе урок.
Буквой «С» висит над крышей
Очень маленький кусок.

Звезд назойливые мошки
Лунный серпик догрызут.
Не останется ни крошки.
(Может, новый привезут?)

Капель с утра свое долдонит,
Сосулек ухает мажор.
Весне вспотевшие ладони
Целует ветер-ухажер.

Твой день Рождения спросонья
На мой нарвался поцелуй.
Застыл, как след в запретной зоне,
Ну, что ж, стреляй! Быть по сему.

Стрельнула глазом, улыбнулась,
Шепнула, чтобы не зевал,
Потом ногой ноги коснулась,
Напомнив душный сеновал.

Ты родилась в начале марта,
Когда захватывает дух
У кур, когда их гонит матом
В суп не ощипанный петух.

Он возвестил вселенским криком,
Что ты под утро родилась.
Отец на скрипочке пиликал,
Смычком оттачивая страсть.

Сидела матушка с улыбкой,
Устав от дочкиных проказ,
Так очарованная скрипкой,
Что слезы капали из глаз.

Мир был испуган тишиною,
Лет восемнадцать он терпел.
Но стала ты моей женою
И он спокойней стал теперь.

Пионер Наташка —
Земляничный взвар,
Я тебя «стекляшкой»
Никогда не звал.

Не аристократка,
Но крутых кровей,
Ты бывала сладкой,
Словно карамель.

Мы за шоколадкой
Шли к тебе гурьбой:
Угости нас, Натка,
В день рожденья свой.

Сахарная пудра
Не пошла нам впрок.
Опоздали утром
Вместе на урок.

Подслащала крупно
Ночью между тем.
Мне шептала в губы:
— Сахара не ем.

Наблюдал украдкой
Годы за тобой.
Натка-шоколадка,
Школьная любовь.

Как ладонью, загорожен
От любви мой дом твоим.
Мать — отец (одно и то же)
Не приемлет нас двоих.

У твоих соседей окна
В обороне круговой.
Тощий тополь одиноко
Нам кивает головой.

Тополь, он всегда спокоен:
Сколько пар он пережил,
Что в ушах от скрипа коек
Звуковые виражи.

Нет у тополя подружки,
На березку влез гараж.
В гараже по кругу кружки
Современный ввел типаж.

Тополь бродит меж домами,
От потери не зачах...
С ним спокойней нашей маме,
И отцу не жмет в плечах.

За торец, вбежавший ветер
Крепче нас к стене прижмёт.
Льдинки брякают в кювете,
Да горчинка в горле жжет.

Разорался какаду:
Вы живете, как в аду.
Солнце шпарит, все в дыму,
На Амуре, как в Крыму.

Я погибну молодым,
Ест глаза коварный дым,
Отвечает местный ара:
Я балдею от пожара.

Летом лес, а торф зимой,
Так что лучше клюв закрой.
Не поджег бы ты, дружище:
Свой Хабаровск — дом родной...

Был и я ученым,
Стал теперь копченым.
Мой хозяин экономит
И не курит больше в доме.

Не орет жена напрасно,
У нее от дыма астма.
И тебя понять не поздно,
Что от гари тоже польза.

Господь не наделил благоразумьем
Нас, тех, что, скрывшись за решетки,
Заснули с мыслью, что их не разули,
Хотя лишили «от бедра» походки.

Сосед затих в квартире, что напротив.
Хотя в долгах, но со шелками.
В корейских барах на дерьмо исходят
Девчонки с сексопильными ногами.

Азербайджанец — ТИП разнообразный
За две квартиры зацепился.
И днем и ночью там гуляют праздник,
И участковый первый там напился.

Старуха, исцелив от приворотов
Армаду дядек с положеньем,
На лестнице поставила ворота,
Чем резко ограничила движенье.

Я пару раз пытался переехать,
Везде Бастилии отрыжка.
Опять под крышей что-то «кверху мехом»,
А у подъезда типовая «крышка».

Угорело небо над Загорском
От свечей и памяти по ним.
Храм от песнопения трясется
Так, что набок съехал даже нимб.

Заняты святые в литургии,
Аурой со стен валя народ.
Было бы кощунством на могиле
Отобрать у нищей бутерброд.

Но монах откинул попрошайку,
Ту, что ждет зеленый «мерседес».
Это мы, с опухшими ушами,
Не поймем, где дерево, где лес.

Дал я той на тапочки «тридцатку»
(Видно, «лоханулся» не один),
Прописные истины в тетрадке
Мы, как соль, никак не доедим.

Не беда, что многие «мышкуют»,
Жалко, что зеленый «мерседес»
Мысль мою презрительно смакует,
Увозя монашек в ближний лес.

Там они попьют и отъедятся,
Нищенка красива за рулем.
Но монахи, видно, ой не братцы
(Может быть, закуску отберем).

Нам часто в мире тесновато,
Углы житейские остры.
А здесь покоятся два брата
И рядом с ними две сестры.

Над ними ель с горелым боком,
Седой березы тонкий ствол.
Немного неба, и высоко
Как будто голос слышу свой.

Всегда мы помним, что родные
Не приходили, не ушли.
То не они, а раны ныли
И горя черные узлы.

Наверно, не бывает чуда
И теща в дверь не постучит.
Но все же часто ниоткуда
В замке звенят ее ключи.

За годом год пройдут, старея,
Но жив союз родных сердец,
И, СЛАВА БОГУ, душу греет
Мысль: ЖИВЫ мама и отец!

Не зря когда-то «бабье лето»
Служило году пограничьем,
А декорацией балета
Являлись листья, крики птичьи.

Чем плох был счет до нашей эры?…
Григорианский календарь,
Как дурачок, смешал все веры
И кинул в стынущий январь.

Теперь вода, огонь и трубы
Для испытания сетей.
Не зря сантехников мы любим
Покрепче, чем своих детей.

Осенних свадеб стало мало,
И дует кто во что горазд,
Да и живется как попало:
Любой Указ нам не указ.

Не потому ль народ тупеет,
Что электроники подвох —
«Фанера» там, где раньше пели,
Звеня подковами для блох.

Теперь то вирусы компьютер,
То пневмонию раздает.
Стал вдруг в богатом неуюте
Звезд неестественен полет.

Но ветерок, как в сарафане,
Затеял снова вальс-бостон.
И сентября цветистый фантик
Закинул нам на пышный стол.